Тайна Трех. Египет и Вавилон - Страница 23

LXII

«Мир – Божья тварь; это такая простая и родная истина, что упояемые ею, мы впадаем в скакание и играние Давидово… Является миромоление, миролобзание… Я ложусь на землю и целую ее: почему? Божия. Я беру мотылька и не сорву с него крылышек, но с неизъяснимой негой буду следить, как он неумелыми ножками ползет по пальцу: брат мой, сын мой, – одно с ним у меня дыхание жизни. Нет более могил – везде воскресение… Сама смерть непостижима для меня иначе, как второе рождение… Умерла куколка, мотылек выпорхнул» (В. Розанов)

Куколка – мумия – тело воскресшего: вот новое чтение иероглифов. «Египта никто не видел, и ты вошел в него первым».

LXIII

Так преодолевается Египтом ужас Достоевского, ужас мертвой механики или нечистой животности: средоточие мира – не Бог, а машина, или насекомое.

LXIV

Насекомым – сладострастье;
Ангел Богу предстоит.

Но вот и насекомое – в Боге: «Я всему молюсь. Видите, паук ползет по стене; я смотрю и благодарен ему за то, что ползет» (Кириллов, в «Бесах»).

LXV

Египетский розовый лотос, nekheb, со сладостно-свежим, анисовым запахом, при заходе солнца, закрывает чашу свою, сокращает стебель и уходит в воду, а утром опять выходит и раскрывается, выпуская спрятавшихся в нем насекомых. И новорожденный бог солнца, Гор, каждое утро выходит из распустившегося лотоса, как насекомое. «Он открывает вежды свои – и просвещается мир, день от ночи отделяется, и оживает вся тварь».

LXVI

Развращенным эллино-римскою внешнею красивостью – не красотою – нам понятно поклонение милой бабочке, нежной голубке, гордому льву и даже змее, таинственно-тихой; но смрадный козел, свирепый крокодил, безобразная лягушка, – нам кажется, что надо сойти с ума, чтобы поклониться такой животности. Египтяне – не сумасшедшие. Они хорошо понимают, что не все свято в животном. Не только глупого осла и грязную свинью исключают из круга поклонения, но и боевого коня, столь прекрасного. Сэт, злой бог, изображается тоже зверем, но баснословным, в природе не существующим, с тонкою, острою, умною мордочкой-клювом, воплощением не животной, а человечески-дьявольской хитрости.

LXVII

Вообще Египет обладает чувством меры в высшей степени. Он геометрически-ясен и точен, как бы скован священнодейственной точностью. Но, прикасаясь к тайне животного, вдруг теряет чувство меры, пьянеет, «впадает в скакание и играние Давидово», исступляется, ищет безмерного и хочет слиться с Творцом, творящим, для которого нет ни нашей красоты, ни нашего уродства, а есть только тварь творимая.

LXVIII

Навозный жук катит по земле свой маленький шарик, подобно тому как солнце катит по небу свой великий шар: и вот смиренный жук – священный Скарабей, бог солнца, Ра.

Павианы кличут и скачут, как бы поют и пляшут, славя восходящее солнце: и вот, восемь павианов – восемь великих богов солнечных.

Длинноногий ибис шагает по нильским болотам, как бы меряет землю: и вот, Ибис – бог меры и мудрости, Тот (Tho-t), Гермес Трижды Великий.

Когда человек идет в пустыне, шакал любит забегать перед ним: забежит, остановится и оглянется, идет ли человек за ним; и снова забежит, как будто ведет его в пустыню, царство смерти: и вот, шакал – бог Анубис – «путеводитель умерших, отверзатель вечных путей».

Египтяне думали, что после наводнения, во влажном и теплом иле, самозарождаются твари; кишат, копошатся, хотят и не могут выползти: одна половина тела уже образована, а другая еще не докончена. Так, в первичной материи – Нун – самозарождаются боги, Восмерица великих богов гермопольских, таинственных существ змееглавых и лягушкоглавых, недоконченных, из древней тины волочащихся, животно-божественных ублюдков хаоса.

Что это значит? Не заглянул ли здесь человек впервые в последнюю тайну природы, тайну развития, зачатия живого из мертвого, тайну того, что мы называем «мировой эволюцией»?

LXIX

Бесчисленное множество маленьких древесных зеленых лягушек появляется внезапно, в самых сухих пустынях тропической Африки, после грозового весеннего ливня, и наполняет лужу громким кваканием, серебристо-нежным, как соловьиные трели. Туземцы думают, что эти лягушки – матла-метло – падают с неба из туч; на самом деле они проводят в спячке время зимней засухи, спрятавшись в глубоких ямках, у корней кустов, а когда начинается дождь, выползают из ямок, восстают из могил, «воскресают» (Ливингстон).

И вот, великая богиня Хекет, огромная, зеленая лягушка, восседает в Дендерахском святилище, на престоле богов, помогая, как повивальная бабка, второму рождению, воскресению Озирисову.

От первых веков христианства в Египте дошла до нас церковная лампада, в виде лягушки с надписью: «

Аз есмь Воскресение». И ведь уж, конечно, ближе были к Господу, чем мы, те древние христиане, которые не побоялись сравнить с этою смиренною тварью Того, Кто пришел спасти всю тварь.

LXX

Но вот, наконец, самое чудовищное из божеств Египта – Taurt-Apet Гиппопотамиха, стоящая на задних лапах, с тупым рылом свинухи, со свирепым оскалом зубов, с отвисшими сосцами и толстым брюхом беременной женщины. Если мы не устрашимся ее, то страшная личина спадет, и мы за нею увидим «светозарную из светозарных, золотую, зеленую», как зелень земли зеленеющей, «женственным светом светящую, влажными огнями благие семена питающую», Матерь людей и богов, Изиду, Царицу Небесную.

Знайте же: Вечная Женственность ныне
В теле бессмертном на землю грядет!